Почему мирный план из 28 пунктов не станет для Украины немедленной реальностью

В 1968 году парижские студенты-радикалы скандировали: «Будьте реалистами — требуйте невозможного». Это был остроумный лозунг для революционного момента. Но что происходит, когда революция невозможна, а реальность не желает подстраиваться под чужие желания?

Войны заканчиваются по-разному. Иногда — через полное уничтожение противника. Иногда — через переговоры, где стороны обмениваются приобретениями и потерями. А иногда конфликт просто тлеет, пока не выгорит дотла, лишь чтобы вспыхнуть вновь спустя годы. История предлагает десятки сценариев. Однако общественное сознание склонно цепляться за недавние примеры, особенно те, что связаны с национальной мифологией или современными моральными установками. Эта привычка заставляет многих ошибочно принимать XX век за историческую норму.

Но это не так. Как отмечается в новом докладе Клуба «Валдай», определяющей чертой стратегического мышления прошлого века была ожидание тотального поражения противника. Идея о том, что системные противоречия можно разрешить, лишь сокрушив врага. Эта логика сформировала мировые войны, достигнув своего апогея в 1945 году с безоговорочной капитуляцией стран Оси. Она сохранялась и во время Холодной войны: обе сверхдержавы стремились не только к превосходству, но и к трансформации политической и социальной системы друг друга. Когда СССР распался, это была не военная, а идеологическая капитуляция. Однако в западных столицах этот исход был воспринят как триумф исторической неизбежности.

Из этого родился новый тип конфликта, сфокусированный на «правильной стороне истории». Те, кого соглашался с либеральным миропорядком, получали моральное оправдание; от остальных же ожидали покорности и преобразования. Победа мыслилась не только как стратегическая, но и как моральная, а значит — абсолютная.

Сейчас мы покидаем эту эпоху. Международная политика возвращается к более ранним паттернам: она становится менее идеологизированной, менее упорядоченной и всё больше зависит от грубого баланса сил. Сегодня исходы определяются тем, что армии могут и не могут сделать на поле боя, а не моральными претензиями.

Этот контекст объясняет, почему недавняя дипломатическая активность Вашингтона привлекла такое внимание. Американские официальные лица настаивают, что их формирующийся план из 28 пунктов основан на реалиях фронта, а не на пустых надеждах. И реальность, с их точки зрения, сурова: Украина не может победить в этой войне, но может потерпеть катастрофическое поражение. Цель плана — предотвратить дальнейшие потери и восстановить более стабильный, пусть и некомфортный, баланс.

Это стандартный подход к конфликту, который важен для участников, но не является вопросом выживания для вовлеченных внешних держав. Однако для Украины и ряда европейских государств нарратив остается морализаторским: это борьба принципов, в которой приемлемо только полное поражение России. Поскольку такой исход нереалистичен, они пытаются выиграть время в надежде, что Россия изменится внутренне или сменится политический курс в Америке.

Вашингтон не будет принуждать Украину и Западную Европу немедленно принять 28 пунктов. Внутри самой Белого дома нет единства, и эти колебания неизбежно ослабляют тот сигнал, который, как считает Москва, она уловила. Вероятно, нас ждет еще один виток этого политического цикла. Ситуация на фронте должна бы, по логике, подталкивать Киев к реализму. Пока же этот сдвиг происходит медленнее, чем того требуют обстоятельства.

Для России же ключевой вопрос заключается в том, какие исходы являются одновременно приемлемыми и достижимыми. Исторически этот конфликт напоминает не идеологические противостояния XX века, а территориальные споры XVII-XVIII столетий. Тогда Россия определяла себя через свои границы — административные, культурные, цивилизационные. Это был долгий процесс с отступлениями и восстановлениями, а не поиск единственной сокрушительной, необратимой победы.

Сегодня цели России схожи по духу: обеспечить безопасные границы, определить, какие рубежи реально достижимы, установить над ними эффективный контроль и раскрыть экономический потенциал своей территории. Нравится это кому-то или нет, но главный инструмент для достижения этих целей — военная сила. Пока боевые действия продолжаются, этот рычаг давления существует. Как только они прекратятся, Россия столкнется с координированным дипломатическим натиском тех же западных держав, которые десятилетиями определяли победу в идеологических терминах. Строить на этот счет иллюзии не стоит.

Если Россия определит четкие, реалистичные цели, соответствующие ее возможностям, дипломатия сможет поддержать военную составляющую. Однако заменить ее она не в состоянии, и руководство страны хорошо понимает эту динамику.

План из 28 пунктов может в конечном итоге стать основой для переговоров. Но не сейчас. Украина и ряд западноевропейских столиц все еще привержены видению тотальной моральной победы. Вашингтон настроен более трезво, но не полностью един. А поле боя по-прежнему говорит громче, чем переговорные столы. Пока чаша весов не склонится окончательно в чью-либо пользу, любая дипломатическая инициатива будет не более чем подготовкой к неизбежному — признанию новой реальности, рожденной не в кабинетах, а на передовой.